Россия никогда не входила в число стран-лидеров в области разработки новых и передовых образцов длинноклинкового оружия, предпочитая при создании собственных моделей брать за основу образцы, созданные и опробованные в других странах: Швеции, Австрии, Германии, Франции, Англии.
И причины такой сложившейся традиции понятны: постоянная гонка за лидерами в теории и практике войны не давала времени на создание собственной теоретической базы, на которой могла бы сформироваться самобытная русская школа конструирования длинноклинкового оружия. Какая может быть база, когда создаваемым “с нуля” и бросаемым сходу в бой частям палаши, шпаги и сабли требовались, как говорится, “уже вчера”, а у государства не было даже достаточных мощностей для их производства в необходимом количестве, не то что времени для разработки новых и более эффективных образцов. В этих условиях копирование чужих моделей, взятых у соседей-союзников или соседей-врагов, было самым быстрым и самым естественным путем решения жизненно важной проблемы.
Даже знаменитая на весь мир русская шашка и та была в одних случаях более (как, например, казачья шашка обр. 1904 года), в других менее (как, например, казачья шашка обр. 1881 года) точно скопирована с некоего “классического” образца кавказской шашки (хотя вопрос о том, какие причины обусловили распространение этого оружия в русской армии, насколько широко шашка “проникла” в нее и насколько эффективно себя показала – тема отдельного разговора).
Впрочем, следует отметить, что и в Европе теоретическими основаниями конструирования длинноклинкового оружия более или менее серьезно озаботились только после наполеоновских войн (в 20-е годы XIX века), когда появилась целая серия исследований по теории длинного клинка. Однако в России эти исследования появились еще позже, только в самом конце XIX – начале ХХ века, и при этом автор самого известного из них, “Оснований устройства холодного оружия”, В. Федоров вполне честно заявил, что “не признавая себя компетентным в вопросах о конструкции холодного оружия, так как теоретическая разработка этих вопросов ждет еще своих исследователей, мы желали бы в настоящем труде только систематически изложить все, что нами было передумано, и все те материалы, которые были нами собраны по интересовавшему нас предмету” (следует добавить, что В. Федорову удалось собрать далеко не все из того, что было написано к этому времени по теории длинного клинка в Европе).
Поэтому, создавая первый русский образец длинноклинкового оружия, основанный, как заявлялось, именно на научных принципах, генерал Горлов не стал изобретать велосипед, а отправился на оружейную фабрику Вилкинсона, конструкторы которой на тот момент были законодателями мод в этой области для большинства армий Европы, и в 1875 году привез оттуда несколько образцов перспективных сабель. Однако, если уж не школа, то по крайней мере русская традиция длинноклинкового оружия уже существовала и потому, помимо более или менее точных копий колюще-рубящих сабель, которые стояли на вооружении британской армии как минимум с 50-х годов XIX века и уже были более чем хорошо известны в Европе, генерал Горлов привез и казачью шашку азиатского образца, отличавшуюся от сабель не только традиционно открытым эфесом, но и более изогнутым преимущественно рубящим клинком.
Обсуждение и апробация предложенных образцов опять таки продемонстрировала если уж не существование, то по крайней мере зарождение самобытной русской школы конструирования длинноклинкового оружия. Достаточно отметить предложение поставить на казачью шашку для защиты руки крестовину именно восточного образца (т.е. крест с перекрестьем или, говоря европейским языком, гарду с лангетами).
Обсуждение британских образцов длинноклинкового оружия не прошло даром: появилась не только первая русская фундаментальная работа В. Федорова по теории длинного клинка, но и из привезенных генералом Горовым клинков появился уникальный по своим боевым качествам колюще-рубящий клинок, который, хотя и должен называться клинком “вилкинсоновского типа” (разработанного еще в начале 40-х годов XIX века Г. Вилинсоном), но по боевым качествам был лучше британского клинка. Однако прекрасной русской разработке не хватило, как сейчас сказали бы, правильного маркетинга, т.е. комплекса мероприятий по продвижению и, самое главное, освоению необычного для русской кавалерии, привыкшей больше рубить, чем колоть, слабоизогнутого колюще-рубящего клинка. Для примера, в британской армии традиция принимать на вооружение новую и непривычную для армии саблю вместе с специальным пособием по обучению владению ею была заложена еще в 1798 году, когда вместе с знаменитой исключительно рубящей саблей Pattern 1796 Light cavalry была утверждена и методичка по фехтованию ею.
И уже к 1910 году, когда встал вопрос о доработке шашек обр. 1881 года, на обсуждение были предложены образцы, которые позволяют говорить о том, что русская школа длинноклинкового оружия вполне сформировалась. Причем, учитывая тенденции, преобладавшие на тот момент в аналогичных европейских школах (возвращение к кавалерийским, преимущественно колющим, шпагам), русская вполне могла претендовать на звание самобытной или национальной (илл. 1 и 2).
К сожалению, Первая Мировая и Гражданская войны остановили и развитие школы, и появление самобытно русских образцов длинноклинкового оружия. Да и потребность в самой школе была поставлена под сомнение: сабли и шашки уже почти перестали быть оружием поля боя, вытесненные огнестрельным оружием. Однако традиции уже были заложены и дали замечательный, хотя тоже неоцененный по достоинству плод – экспериментальную шашку обр. 1935 года, которая вполне может считать самобытным (национальным) образцом русской самобытной (национальной) школы конструирования длинноклинкового оружия (илл. 3).
Об экспериментальных саблях Европы к. XIX в. можно прочитать здесь.
Как ставили гарду на русскую шашку в XIX – XX вв. можно прочитать здесь.
