Можно сказать, что с саблей, оружием с изогнутым однолезвийным клинком, Запад и Восток познакомились почти одновременно. Однако, если кочевые венгры, осевшие в Европе со своими саблями в Х веке, предпочли забыть оружие предков, приняв европейские мечи и европейские военные традиции, то кочевники Востока деятельно взялись за развитие изогнутого клинка, и уже к концу XIII века он приобрел основные черты того эффективного оружия, котором будут восторгаться европейские специалисты, начиная с второй половины XIX века: среднеизогнутый однолезвийный клинок с широким, длинным долом, заканчивающийся двулезвийным боевым концом с елманью, и гардой в виде креста с перекрестьем (лангетами). Некоторые сохранившиеся сабли этого типа поражают размерами, “выскакивая” за 110 см.
Впрочем, к XVI веку был и немного другой тип сабли, который отличался от первого в первую очередь бездольным клинком. Но оба типа были довольно тяжелыми и в этом смысле вполне могли соперничать с европейскими мечами.
Однако было еще одно отличие, которое бросилось в глаза европейцам настолько, что нашло отражение даже в фехтовальных пособиях. Так, английский фехтмейстер Т. Пейдж в своем трактате, изданном в 1746 году, писал: “скимитар (европейское название восточной сабли – ИО) при длительной стычке оказалась слишком утомительной для руки из-за ее большого веса у острия, где она была много шире и толще, чем у рукояти, и не могла долго использоваться, не утомляя запястья. Европейцы улучшили это оружие и изобрели широкий меч (имеется в виду т.н. broadsword или в данном случае палаш – ИО), имеющий прямой клинок, хорошо смонтированный и сбалансированный за счет облегчения у острия, с корзинчатым эфесом, обеспечивающим одновременно защиту руки” (Page Т. The use of the broad sword). Проще говоря, смещенному к боевому концу центру тяжести восточной сабли (из-за елмани и сравнительно легкой рукояти), обеспечивающему мощный и эффективный удар, но заметно нагружавшему руку, европейцы предпочли центр тяжести, смещенный к рукояти, который при равном весе западного и восточного оружия обеспечивал лучшую управляемость и меньше нагружал руку.
Слова Т. Пейджа ярко демонстрируют различия в требованиях, предъявляемых к длинноклинковому оружию на Востоке и на Западе – если на Востоке от клинка требовалось эффективно рубить, то на Западе клинок не должен был утомлять запястье “при длительной стычке”. В последних словах кроется и причина такого различия: восточная конница, атаковавшая в те времена на максимальной скорости, не нуждалась в сбалансированном по-европейски оружии: на высокой скорости длительных стычек просто не могло быть. Да и тактика восточной конницы не располагала к бою на месте: либо атака опрокидывала противника, и тогда восточные всадники просто рубили бегущих, либо атака не удавалась, и тогда восточные всадники разворачивались и столь же стремительно отступали. Западная же кавалерия в тот период атаковала довольно неторопливо, предпочитала сначала стрелять, а уж потом вынимать палаши и вступать в схватку на холодном оружии, которая вполне допускала не просто рубку, а обмен ударами между фактически стоящими на одном месте противниками.
Ситуация стала меняться к концу XVIII века: европейская кавалерия стала учиться атаковать на карьере и только с холодным оружием в руках. Но привыкала настолько медленно, что только к второй половине XIX века появилось понимание того, что в новых условиях нет необходимости в обучении кавалериста сложным фехтовальным приемам, предусматривавшим защиты, удары и их разнообразные комбинации, включавшие, например, серии “защита-удар-укол”, которые могли выполняться в разных направлениях. Окончательное понимание пришло только к концу XIX века. Как писал в своем фехтовальном пособии для кавалеристов, изданном в 1899 году, А. Алессандри, встречный бой двух кавалеристов это “немногим более, чем быстрый обмен ударами мимоходом”.
Одними из первых, кто осознал необходимость изменения системы подготовки кавалериста к бою, были русские. Уже в 1865 году М. Терентьев в статье “Кавалерийские вопросы”, опубликованной в “Военном сборнике”, писал что “в бою тот остается победителем, кто бьет, а не тот, кто парирует. Бьет же тот, кто не очень заботится о своей собственной коже и знает, что все равно и не успеешь, и не сумеешь”. Отсюда довольно быстро в русском уставе появился и характерный удар, который русские в начале ХХ века называли “удар с плеча”, а поляки – “удар от уха”: сабля относилась максимально назад, а кисть, державшая рукоять, оказывалась у уха рубящего. Впрочем, этот удар можно увидеть в арабских манускриптах уже в XIV веке.
К новой концепции боя в кавалерийской стычке очень кстати оказалась и принятая в русской армии сабля с достаточно простым эфесом и однодужковой гардой: ее смещенный из-за этого центр тяжести давал основания европейцам говорить о плохой сбалансированности, но позволял русским кавалеристам наносить сильные удары. Эта же традиция была соблюдена и в знаменитой шашке обр. 1881 года, которая имела все тот же самый “отвес, ценимый боевой кавалерией”, о котором говорилось в приказе о принятии этого образца на вооружение (о нем же не без ехидства говорил В. Федоров, критикуя эту шашку). На самом деле, с принятием на вооружение шашки обр. 1881 года русская кавалерия получила вполне современную саблю, которая более чем соответствовала новым требованиям, предъявляемым к рубящему длинноклинковому оружию изменившимися условиями кавалерийского боя. Можно сказать, что России таки удалось опередить Европу в соревновании данных моделей длинноклинкового оружия.
О концепции первого и единственного удара в русской армии можно прочитать здесь.
