Мнения специалистов до сего времени расходятся в вопросе о том, основана ли форма образцовых восточных сабель на тонких неизвестных нам вычислениях или же на собранных веками эмпирических наблюдениях”, – писал русский оружиевед Э. Ленц в своем исследовании о холодном оружии в самом начале ХХ века. И это было весьма точное замечание, говорящие о том, насколько плохо европейцы сумели понять восточную саблю – совершенное рубящее оружие.
Как известно, европейцы познакомились с саблей в руках восточных конников довольно рано, уже в IX – X веках (сабля Карла Великого). Однако большого впечатления в те времена она на них не произвела. Даже венгры, сумевшие именно саблей завоевать и отстоять себе право жить почти в центре Европы, быстро отказались от нее в пользу европейских мечей. Второе пришествие сабли, уже в руках османов, произвело на европейцев большее впечатление, ее качества были оценены по достоинству, а в европейских фехтбухах даже появились наставления о том, как противостоять сабле в руках турка с излюбленным в Европе прямым клинком. Однако на вооружение собственных частей брать саблю европейцы не спешили. Фактически, ее изогнутый клинок можно было увидеть только у своего рода “полуевропейцев”, конников с окраин Европы, граничавших с османами и татарами – поляков и венгров. Не спешили европейцы и с фехтбухами “для сабли”, ограничиваясь преимущественно фехтбухами с разделами “против сабли”. По-настоящему сабля попала в оружейный комплекс европейского кавалериста только к концу XVIII века, когда армии Европы были поражены “вирусом” легкой кавалерии, которая вдруг стала совершенно необходимой для всякой, даже самой завалященькой, европейской страны. Однако, принять саблю на вооружение и научиться правильно ее использовать, а уж тем более делать – две совершенно разные по уровню сложности задачи. И если с первой все было просто (приказали и приняли), то со второй и с третьей все оказалось гораздо хуже. Показательными в этом смысле можно считать слова Т. Пейджа, сказанные им в фехтбухе 1746 года: “скимитар (термин, обозначавший в Европе восточную, преимущественно османскую саблю – ИО) при длительной стычке оказывался слишком утомительным для руки из-за его большого веса у острия, где он была много шире и толще, чем у рукояти, поэтому не мог долго использоваться, не утомляя запястья”.
Фехтование с упором на удар (а восточная сабля на пике ее развития была в первую очередь рубящим оружием, укол был, так сказать, дополнительной (факультативной) опцией) начали активно внедрять в самом конце XVIII века. Застрельщиками выступили британцы, попытавшиеся потеснить французскую школу с упором на укол техникой, подсмотренной у австрийцев (скорее, все-таки у венгров). И сначала это у них получалось, новомодной техникой увлеклись даже немцы, да и те же австрийцы стали смелее говорить об ударе клинком. Эффективность удара изогнутым клинком восточной сабли весьма четко описал полковник Маре в своем исследовании 1843 года: “чем больше наклонена часть лезвия, которой наносится удар, к этой линии (линии цели – ИО), тем больше длина раны, которую оставляет клинок. В саблях мамлюков этот наклон достигает сорока пяти градусов; при этом длина раны более чем вдвое больше ширины клинка и может быть увеличена в пять раз, если провести весь клинок поперек предмета, что и делается в тех случаях, когда требуется получить наилучший эффект, как, например, при разрубании листа бумаги, подвешенного на нитке. Таким образом, турецкий клинок режет так, как будто бы он был вдвое шире и впятеро острее”. Однако заигрывание с ударом даже у британцев прошло к второй четверти XIX века (т.е. заняло от силы 25 лет), и Европа стала дружно возвращаться к любимому уколу, попутно выпрямляя изогнутые клинки своих сабель: в 1845 году на вооружение британцев был принят клинок, который, по словам его создателя, Г. Вилкинсона, “был оптимизирован для парирования и ответа уколом”. Вплоть до последней четверти XIX века европейские специалисты еще говорили о необходимости иметь в кавалерии универсальный, колюще-рубящий клинок, однако в конце XIX века от удара решили отказаться совсем. С этим отказом европейская сабля окончательно превращается в палаш или, если отталкиваться от весо-размерных характеристик, кавалерийскую шпагу времен Готфрида Папенгейма (1594 – 1632), прославившуюся в т.н. Тридцатилетней войне (1618 – 1648).
С изготовлением сабель, которые были бы сравнимы по эффективности с восточными клинками, тоже так ничего и не получилось. Европейская сталь была лучше всегда, где-то к началу 60-х годов целый ряд исследователей смог не только понять и объяснить специфику восточной сабли, но даже разработать рекомендации по улучшению сабель, стоявших на вооружении европейских кавалерий. Однако мода на изогнутый клинок уже практически прошла, и их исследования остались невостребованными (в части рубящих функций длинноклинкового оружия). Восточная сабля, пусть даже и в изуродованном виде, исчезла из оружейного комплекса европейского кавалериста, оставшись на вооружении все тех же европейских окраин – Польши и России, но в все том же “колюще-рубящем” варианте. Следует только добавить, что в России осознание эффективности восточной сабли пришло еще позже – только с работами В. Федорова, но мода на кавказскую шашку оказалась гораздо сильнее. И слова В. Федорова из его “Исследования о холодном оружии” о том, что “в европейских саблях совершенно не соблюдены условия, обеспечивающие правильность рубки, и можно придти к заключению, что люди Запада, переняв с Востока кривые клинки, усмотрели в них одну внешнюю сторону, совершенно упустив самую основу, так сказать, “дух” этого оружия”, как и приведенные в начале статьи слова Э. Ленца, следует считать абсолютно точными.
Об экспериментальных европейских клинках начала XIX века вы можете прочитать здесь.
Об экспериментальных европейских саблях конца XIX века вы можете прочитать здесь.
